Не знаю, как оно в телевизоре - а вот в сети продолжается упорное позиционирование праздника не как "мы победили фашизм", а как "мы победили немцев". И все соответствующие шуточки - например, "Мы обыграли Германию в хоккей, не везет немцам в мае". Меня это глубоко раздражает. Из-за идиотов, которые не понимают разницы между фашизмом и нынешними жителями Германии, мой ребенок в школе беспрестанно выслушивал (а то и схлопатывал) по поводу того, что "у тебя немецкая кепка/футболка/спортивная форма/брелок, ты фашист!" Когда я говорю, что болею за сборную Германии по футболу, иногда наталкиваюсь на недоумевающий взгляд собеседника - "Как можно болеть за ГЕРМАНИЮ?" И прочая, и прочая.
У нас бытует твердое убеждение, что да, мы тут живем хуево, а в Европе живут хорошо, - но посмотрите, к чему это привело: гомосексуалисты, бородатые женщины и ювенальная юстиция. Поэтому лучше давайте жить хуево, но с духовными скрепами. Быть может, переключение с фашизма на немцев - это еще один вселенский заговор повод отвратить взгляды людей от загнивающего Запада? Чтобы не думали про тот уровень жизни, а гордились тем, что имеют. ХЗ. У меня вот единственное предположение.
Не, есть еще одно. Люди тупо неграмотны. Они не понимают, против чего воевали во Второй Мировой войне. Они знают лишь, что "против немцев", и всё на этом.
ХЗ ХЗ

Тем не менее.
С праздником, люди. Люблю этот праздник.
Мирного нам всем неба над головой.

И какое счастье, что георгиевские ленточки наконец-то запретили привязывать на антенны, дамские сумочки, рули велосипедов и собачьи ошейники!

Мы с Максом идем на рекорд по срокам моих личных отношений - отметили сегодня шестилетие со дня первого свидания (кто чего, а мы дату первого свидания отмечаем из года в год, да). Он прям с самолета прискакал, и всё вжимал голову в плечи - думал, придушу, ну то есть шею прятал. Летал на пару дней в Стамбул, как выяснилось. Зараза. Сообщил только после вручения жертвоприношений в виде наперстка и коробочки рахат-лукума. Ох уж эти мужики. Вот летал бы в Гонконг без меня - придушила бы. А Стамбул... Чо я там не видела
Одна печаль - погода испортилась! У меня были надежды, что мы проведем романтический вечер с бобрами. В смысле, я выяснила, где в Москве точно водятся бобры, и очень хочу туда добраться поснимать. Кстати, почему-то ассоциативно при мыслях о бобрах непрестанно вспоминается прекрасный рассказ  Bats об эстонском бобре Это теперь не лечится, думаю. Ну короче, романтическое свидание с бобрами сорвалось. Пришлось тупо погулять по Арбату и посидеть в баре.
Таки вот. Притащила несколько фоточек.



читать дальше









А еще я, темный человек, впервые увидела такие чудесные-чудесные лампочки:

И в продолжение к предыдущему посту.
Посмотрела таки первую серию "Американских богов". Кино прекрасно, как рассвет И не слишком отходят от книги. А главное - как подобраны актеры, это что-то с нечтом!.. Смотришь на Локи и понимаешь, что именно таким его и можно представить себе, а не смазливым чуваком из марвеловских "Мстителей")) А лепрекон! Это ж красота неземная Короче, восторгаться можно долго, основную мысль я выразила: восхитительно, когда по охуенной книге снимают охуенное кино. С Гейманом такое всегда прокатывает, впрочем, - как его можно за это не любить?..
Еще б его "Историю с кладбищем" наконец визуализировали. Вроде как мультик обещают...))))

...Чой-то я сегодня растрынделась. Пора завязывать.

У Медузы - отличный репортаж про нынешнюю ситуацию с абортами.
Я вот думаю, что обстоятельства, которые толкают женщин на аборт, и которые так спокойно отметают все эти врачи/психологи/священники, - эти ж обстоятельства никому не нужны, на самом деле. Ибо аргумент-то один - "А ты роди, и всё будет хорошо". Не "Давай тебе дадим бабла, чтобы тебе было на что купить памперсы и коляску", и не "Давай мы закодируем твоего мужа, чтобы не бухал", а просто - "Роди". Чтобы поставить очередную галочку - как ставят галочки, когда делают прививки - о, мы трех женщин отговорили! И срать, что с этими женщинами потом будет, какими вырастут их дети в условиях нищеты/алкоголизма и пр. В основном-то на аборт идут не от хорошей жизни. Но ведь срать!
И есть ведь что-то правильное в желании женщин сделать аборт. Почему нельзя уважать понимание, что ответственность окажется не по силам? Сколько в инетах сейчас ржача на тему "яжемать", - и в особо клинических случаях мы видим ведь, что те бабы, нарожавшие детей, не в состоянии их вырастить, воспитать, превратить в адекватных людей. Они не знают, что такое ответственность, они не умеют быть матерями. Почему те, кто осознал сие сразу, повергаются порицаниям, почему им давят на чувство вины, - если они поступают по крайней мере мудрее?..
Не понимаю.
И "профилактика аборта - это уговорить рожать", - ну какой же бред. И перестали детей в школах учить контрацепции.
Почему "рожайте" - лучше, чем "предохраняйтесь"? Для улучшения демографической ситуации? Что, кто-то, когда принимает решение родить и вырастить ребенка, реально думает, что делает это для страны? Для любимого президента? Товарищ Путин, я посвящаю эту беременность вам и вашей прекрасной политике партии? Я буду рожать каждый год по ребенку, потому что горжусь тем, что живу в России? Женщины действительно все так думают?

Пф. Каждый раз прям бомбит с этой темы, как она всплывает опять и снова.
Это посягательство на самые личные права, на тело, на образ жизни. Какое они имеют право?
У нас гражданин обязан родить, обязан вырастить, обязан заплатить за сад/школу/питание/одежду. Обязан платить огромные налоги, ущемляя права своего ребенка вообще-то. Которого воспитывает для этого государства. Почему, блять, у нас обязан только гражданин, а государство ничего ему не должно? /Риторический вопрос/

Практика показала, что птичек все-таки лучше ловить на кладбищах. Они там более сконцентрированы и менее пугаются. Ибо сходила я сегодня за птичками в Измайловский парк погулять (и вообще погулять), но улов получился не ахти (учитывая и качество, и временные затраты). Слишком много народу, все птички ныкаются на верхах деревьев (( Тем не менее! Впервые увидела дубоносов:



читать дальше

Заблики









Голубь пытается не рухнуть с кормушки)



Дрозд рябинник



А еще видела чижа, но не успела сфокусироваться, как он улетел. Ех!..))

Наконеееец-то выходные!.. Уф. Очень насыщенная вышла неделя, аж тут писать толком мыслей не было. Это было что-то типа "А давай ты, Наташа, накреативишь нам еще стотыщпяццот слоганов/промо/страниц/предложений по таким-то направлениям". Выжали аки губку. Морскую, - в организме ж есть соль, ага

На сайте Reddit на днях опубликована необычная литературная карта мира, которая вызвала жаркие дискуссии.

Пользователь Backforward24 опубликовал литературную карту, на которой каждая страна представлена одной книгой. Карта уже стала не только хитом в Интернете, но и поводом для горячих споров. Например, многие не согласны с тем, что главный английский роман – это «Гордость и предубеждение» Джейн Остин. А как же Шекспир и Диккенс? Зато очень интересно просматривать главные книги стран, о литературе которых нам известно немного.

Вот что увидела на литературной карте редакция:

Россия – «Война и Мир», Лев Толстой
Монголия – «Голубое небо» (The Blue Sky), Галсан Чинаг
Турция – «Имя мне – красный», Орхан Памук
Казахстан – «И дольше века длится день», Чингиз Айтматов (здесь ошибка автора, поскольку Айтматов родился в Киргизии)
Китай – «Сон в красном тереме», Цао Сюэцинь
Южная Корея – «Вегетарианка», Хан Канг
Индия – «Бог мелочей», Арундати Рой
Япония – «Хроники заводной птицы», Харуки Мураками
Беларусь – «Чернобыльская молитва», Светлана Алексиевич
Украина – «Пикник на льду», Андрей Курков
Чехия – «Невыносимая лёгкость бытия», Милан Кундера
Польша – «Кукла», Болеслав Прус
Сербия – «Хазарский словарь», Милорад Павич
Венгрия – «Звезда Эгера», Геза Гардони
Румыния – «Лес повешенных», Ливиу Ребряну
Болгария – «Железный светильник», Димитр Талев
Эстония – «Варгамяэ», Антон Таммсааре
Норвегия – «Голод», Кнут Гамсун
Дания – «Смилла и её чувство снега», Питер Хёг
Швеция – «Девушка с татуировкой дракона», Стиг Ларссон
Финляндия – «Неизвестный солдат», Вяйнё Линна
Испания – «Тень ветра», Карлос Руис Сафон
Италия – «Моя гениальная подруга», Элена Ферранте
Германия – «Превращение», Франц Кафка
Франция – «Отверженные» Виктор Гюго
Швейцария – «Хайди, или Волшебная долина», Йоханна Спири
Австрия – «Человек без свойств», Роберт Музиль
США – «Убить пересмешника», Харпер Ли
Канада – «Аня из Зелёных Мезонинов», Люси Мод Монтгомери
Великобритания – «Гордость и предубеждение», Джейн Остин
Ирландия – «Улисс», Джеймс Джойс.

Пусть будет прихоть нечиста
Или невинна,
Порок иль скромная мечта, -
Мене все едино.

Я воплощу любой твой бред.
Скажи, в чем дело?
- О дьявол, - я ему в ответ, -
Все надоело!

(с) из стихотворения "Разочарование" Поля Верлена

Что-то вспомнилось сегодня. Под настроение.

Что еще делать в 2 ночи... Вышиваю "Аваду Кедавру"
А вообще утром надо будет себя отскрести с кроватки и оттащить в поликлинику - выписываться. В понедельник на работу. А отпуск мне насильно перенесли на конец мая, ибо нехуй, пнимаешь, - проболела полторы недели, куда мне еще неделю в отпуске прохлаждаться? Обойдусь. Благо, никаких особенных планов не было, одни спонтанные "А если взять, и..."
Ну да ладно. В конце мая может погода будет поприличнее, а?..

Звонок раздался, когда Андрей Петрович потерял уже всякую надежду.

— Здравствуйте, я по объявлению. Вы даёте уроки литературы?

Андрей Петрович вгляделся в экран видеофона. Мужчина под тридцать. Строго одет — костюм, галстук. Улыбается, но глаза серьёзные. У Андрея Петровича ёкнуло под сердцем, объявление он вывешивал в сеть лишь по привычке. За десять лет было шесть звонков. Трое ошиблись номером, ещё двое оказались работающими по старинке страховыми агентами, а один попутал литературу с лигатурой.

— Д-даю уроки, — запинаясь от волнения, сказал Андрей Петрович. — Н-на дому. Вас интересует литература?
— Интересует, — кивнул собеседник. — Меня зовут Максим. Позвольте узнать, каковы условия.
«Задаром!» — едва не вырвалось у Андрея Петровича.
— Оплата почасовая, — заставил себя выговорить он. — По договорённости. Когда бы вы хотели начать?
— Я, собственно… — собеседник замялся.
— Первое занятие бесплатно, — поспешно добавил Андрей Петрович. — Если вам не понравится, то…
— Давайте завтра, — решительно сказал Максим. — В десять утра вас устроит? К девяти я отвожу детей в школу, а потом свободен до двух.
— Устроит, — обрадовался Андрей Петрович. — Записывайте адрес.
— Говорите, я запомню.

В эту ночь Андрей Петрович не спал, ходил по крошечной комнате, почти келье, не зная, куда девать трясущиеся от переживаний руки. Вот уже двенадцать лет он жил на нищенское пособие. С того самого дня, как его уволили.
— Вы слишком узкий специалист, — сказал тогда, пряча глаза, директор лицея для детей с гуманитарными наклонностями. — Мы ценим вас как опытного преподавателя, но вот ваш предмет, увы. Скажите, вы не хотите переучиться? Стоимость обучения лицей мог бы частично оплатить. Виртуальная этика, основы виртуального права, история робототехники — вы вполне бы могли преподавать это. Даже кинематограф всё ещё достаточно популярен. Ему, конечно, недолго осталось, но на ваш век… Как вы полагаете?

читать дальшеАндрей Петрович отказался, о чём немало потом сожалел. Новую работу найти не удалось, литература осталась в считанных учебных заведениях, последние библиотеки закрывались, филологи один за другим переквалифицировались кто во что горазд. Пару лет он обивал пороги гимназий, лицеев и спецшкол. Потом прекратил. Промаялся полгода на курсах переквалификации. Когда ушла жена, бросил и их.

Сбережения быстро закончились, и Андрею Петровичу пришлось затянуть ремень. Потом продать аэромобиль, старый, но надёжный. Антикварный сервиз, оставшийся от мамы, за ним вещи. А затем… Андрея Петровича мутило каждый раз, когда он вспоминал об этом — затем настала очередь книг. Древних, толстых, бумажных, тоже от мамы. За раритеты коллекционеры давали хорошие деньги, так что граф Толстой кормил целый месяц. Достоевский — две недели. Бунин — полторы.

В результате у Андрея Петровича осталось полсотни книг — самых любимых, перечитанных по десятку раз, тех, с которыми расстаться не мог. Ремарк, Хемингуэй, Маркес, Булгаков, Бродский, Пастернак… Книги стояли на этажерке, занимая четыре полки, Андрей Петрович ежедневно стирал с корешков пыль.

«Если этот парень, Максим, — беспорядочно думал Андрей Петрович, нервно расхаживая от стены к стене, — если он… Тогда, возможно, удастся откупить назад Бальмонта. Или Мураками. Или Амаду».
Пустяки, понял Андрей Петрович внезапно. Неважно, удастся ли откупить. Он может передать, вот оно, вот что единственно важное. Передать! Передать другим то, что знает, то, что у него есть.

Максим позвонил в дверь ровно в десять, минута в минуту.
— Проходите, — засуетился Андрей Петрович. — Присаживайтесь. Вот, собственно… С чего бы вы хотели начать?
Максим помялся, осторожно уселся на край стула.
— С чего вы посчитаете нужным. Понимаете, я профан. Полный. Меня ничему не учили.
— Да-да, естественно, — закивал Андрей Петрович. — Как и всех прочих. В общеобразовательных школах литературу не преподают почти сотню лет. А сейчас уже не преподают и в специальных.
— Нигде? — спросил Максим тихо.
— Боюсь, что уже нигде. Понимаете, в конце двадцатого века начался кризис. Читать стало некогда. Сначала детям, затем дети повзрослели, и читать стало некогда их детям. Ещё более некогда, чем родителям. Появились другие удовольствия — в основном, виртуальные. Игры. Всякие тесты, квесты… — Андрей Петрович махнул рукой. — Ну, и конечно, техника. Технические дисциплины стали вытеснять гуманитарные. Кибернетика, квантовые механика и электродинамика, физика высоких энергий. А литература, история, география отошли на задний план. Особенно литература. Вы следите, Максим?
— Да, продолжайте, пожалуйста.

— В двадцать первом веке перестали печатать книги, бумагу сменила электроника. Но и в электронном варианте спрос на литературу падал — стремительно, в несколько раз в каждом новом поколении по сравнению с предыдущим. Как следствие, уменьшилось количество литераторов, потом их не стало совсем — люди перестали писать. Филологи продержались на сотню лет дольше — за счёт написанного за двадцать предыдущих веков.
Андрей Петрович замолчал, утёр рукой вспотевший вдруг лоб.

— Мне нелегко об этом говорить, — сказал он наконец. — Я осознаю, что процесс закономерный. Литература умерла потому, что не ужилась с прогрессом. Но вот дети, вы понимаете… Дети! Литература была тем, что формировало умы. Особенно поэзия. Тем, что определяло внутренний мир человека, его духовность. Дети растут бездуховными, вот что страшно, вот что ужасно, Максим!
— Я сам пришёл к такому выводу, Андрей Петрович. И именно поэтому обратился к вам.
— У вас есть дети?
— Да, — Максим замялся. — Двое. Павлик и Анечка, погодки. Андрей Петрович, мне нужны лишь азы. Я найду литературу в сети, буду читать. Мне лишь надо знать что. И на что делать упор. Вы научите меня?
— Да, — сказал Андрей Петрович твёрдо. — Научу.

Он поднялся, скрестил на груди руки, сосредоточился.
— Пастернак, — сказал он торжественно. — Мело, мело по всей земле, во все пределы. Свеча горела на столе, свеча горела…

— Вы придёте завтра, Максим? — стараясь унять дрожь в голосе, спросил Андрей Петрович.
— Непременно. Только вот… Знаете, я работаю управляющим у состоятельной семейной пары. Веду хозяйство, дела, подбиваю счета. У меня невысокая зарплата. Но я, — Максим обвёл глазами помещение, — могу приносить продукты. Кое-какие вещи, возможно, бытовую технику. В счёт оплаты. Вас устроит?
Андрей Петрович невольно покраснел. Его бы устроило и задаром.
— Конечно, Максим, — сказал он. — Спасибо. Жду вас завтра.

— Литература – это не только о чём написано, — говорил Андрей Петрович, расхаживая по комнате. — Это ещё и как написано. Язык, Максим, тот самый инструмент, которым пользовались великие писатели и поэты. Вот послушайте.

Максим сосредоточенно слушал. Казалось, он старается запомнить, заучить речь преподавателя наизусть.
— Пушкин, — говорил Андрей Петрович и начинал декламировать.
«Таврида», «Анчар», «Евгений Онегин».
Лермонтов «Мцыри».
Баратынский, Есенин, Маяковский, Блок, Бальмонт, Ахматова, Гумилёв, Мандельштам, Высоцкий…
Максим слушал.
— Не устали? — спрашивал Андрей Петрович.
— Нет-нет, что вы. Продолжайте, пожалуйста.

День сменялся новым. Андрей Петрович воспрянул, пробудился к жизни, в которой неожиданно появился смысл. Поэзию сменила проза, на неё времени уходило гораздо больше, но Максим оказался благодарным учеником. Схватывал он на лету. Андрей Петрович не переставал удивляться, как Максим, поначалу глухой к слову, не воспринимающий, не чувствующий вложенную в язык гармонию, с каждым днём постигал её и познавал лучше, глубже, чем в предыдущий.

Бальзак, Гюго, Мопассан, Достоевский, Тургенев, Бунин, Куприн. Булгаков, Хемингуэй, Бабель, Ремарк, Маркес, Набоков. Восемнадцатый век, девятнадцатый, двадцатый. Классика, беллетристика, фантастика, детектив. Стивенсон, Твен, Конан Дойль, Шекли, Стругацкие, Вайнеры, Жапризо.

Однажды, в среду, Максим не пришёл. Андрей Петрович всё утро промаялся в ожидании, уговаривая себя, что тот мог заболеть. Не мог, шептал внутренний голос, настырный и вздорный. Скрупулёзный педантичный Максим не мог. Он ни разу за полтора года ни на минуту не опоздал. А тут даже не позвонил. К вечеру Андрей Петрович уже не находил себе места, а ночью так и не сомкнул глаз. К десяти утра он окончательно извёлся, и когда стало ясно, что Максим не придёт опять, побрёл к видеофону.
— Номер отключён от обслуживания, — поведал механический голос.

Следующие несколько дней прошли как один скверный сон. Даже любимые книги не спасали от острой тоски и вновь появившегося чувства собственной никчемности, о котором Андрей Петрович полтора года не вспоминал. Обзвонить больницы, морги, навязчиво гудело в виске. И что спросить? Или о ком? Не поступал ли некий Максим, лет под тридцать, извините, фамилию не знаю?

Андрей Петрович выбрался из дома наружу, когда находиться в четырёх стенах стало больше невмоготу.
— А, Петрович! — приветствовал старик Нефёдов, сосед снизу. — Давно не виделись. А чего не выходишь, стыдишься, что ли? Так ты же вроде ни при чём.
— В каком смысле стыжусь? — оторопел Андрей Петрович.
— Ну, что этого, твоего, — Нефёдов провёл ребром ладони по горлу. — Который к тебе ходил. Я всё думал, чего Петрович на старости лет с этой публикой связался.
— Вы о чём? — у Андрея Петровича похолодело внутри. — С какой публикой?
— Известно с какой. Я этих голубчиков сразу вижу. Тридцать лет, считай, с ними отработал.
— С кем с ними-то? — взмолился Андрей Петрович. — О чём вы вообще говорите?
— Ты что ж, в самом деле не знаешь? — всполошился Нефёдов. — Новости посмотри, об этом повсюду трубят.

Андрей Петрович не помнил, как добрался до лифта. Поднялся на четырнадцатый, трясущимися руками нашарил в кармане ключ. С пятой попытки отворил, просеменил к компьютеру, подключился к сети, пролистал ленту новостей. Сердце внезапно зашлось от боли. С фотографии смотрел Максим, строчки курсива под снимком расплывались перед глазами.

«Уличён хозяевами, — с трудом сфокусировав зрение, считывал с экрана Андрей Петрович, — в хищении продуктов питания, предметов одежды и бытовой техники. Домашний робот-гувернёр, серия ДРГ-439К. Дефект управляющей программы. Заявил, что самостоятельно пришёл к выводу о детской бездуховности, с которой решил бороться. Самовольно обучал детей предметам вне школьной программы. От хозяев свою деятельность скрывал. Изъят из обращения… По факту утилизирован…. Общественность обеспокоена проявлением… Выпускающая фирма готова понести… Специально созданный комитет постановил…».

Андрей Петрович поднялся. На негнущихся ногах прошагал на кухню. Открыл буфет, на нижней полке стояла принесённая Максимом в счёт оплаты за обучение початая бутылка коньяка. Андрей Петрович сорвал пробку, заозирался в поисках стакана. Не нашёл и рванул из горла. Закашлялся, выронив бутылку, отшатнулся к стене. Колени подломились, Андрей Петрович тяжело опустился на пол.

Коту под хвост, пришла итоговая мысль. Всё коту под хвост. Всё это время он обучал робота.
Бездушную, дефективную железяку. Вложил в неё всё, что есть. Всё, ради чего только стоит жить. Всё, ради чего он жил.
Андрей Петрович, превозмогая ухватившую за сердце боль, поднялся. Протащился к окну, наглухо завернул фрамугу. Теперь газовая плита. Открыть конфорки и полчаса подождать. И всё.

Звонок в дверь застал его на полпути к плите. Андрей Петрович, стиснув зубы, двинулся открывать. На пороге стояли двое детей. Мальчик лет десяти. И девочка на год-другой младше.
— Вы даёте уроки литературы? — глядя из-под падающей на глаза чёлки, спросила девочка.
— Что? — Андрей Петрович опешил. — Вы кто?
— Я Павлик, — сделал шаг вперёд мальчик. — Это Анечка, моя сестра. Мы от Макса.
— От… От кого?!
— От Макса, — упрямо повторил мальчик. — Он велел передать. Перед тем, как он… как его…

— Мело, мело по всей земле во все пределы! — звонко выкрикнула вдруг девочка.
Андрей Петрович схватился за сердце, судорожно глотая, запихал, затолкал его обратно в грудную клетку.
— Ты шутишь? — тихо, едва слышно выговорил он.
— Свеча горела на столе, свеча горела, — твёрдо произнёс мальчик. — Это он велел передать, Макс. Вы будете нас учить?
Андрей Петрович, цепляясь за дверной косяк, шагнул назад.
— Боже мой, — сказал он. — Входите. Входите, дети.