Узник



Где-то высоко вверху закричали птицы.

Им ответило эхо. Превращая крики в протяжные стоны, оно отражалось от высоких стен и, сползая в низ, наполняло башню невыносимыми звуками. Кажется, пришла весна... Узник медленно поднял к небу большие серые глаза.

Еще одна весна. Она всегда так приходила: вместе с жизнерадостными птичьими криками и заунывными стонами эхо. Это единственное к чему он не мог привыкнуть.

Он привык ко всему: к серым скользким стенам, к грязному полу, к холоду. Привык даже к маленькому клочку неба высоко над головой, который ему оставили, как единственную и наиболее невыносимую пытку. Но привыкнуть к счастливому птичьему крику! Нет. Не мог.



Узник встал, хрустнул затекшими суставами. Последние полгода он совсем не двигался. Не было смысла.

В маленькой камере места хватало ровно на три шага. Небольшая лавка – единственный предмет мебели - служила одновременно кроватью, столом и табуреткой. Хотя, он все чаще предпочитал пол. Он просто застывал в одной позе, обхватив колени, потупив больной серый взгляд в грязный пол и, забывал обо всем. Так было легче.

Иначе, он бы не пережил все эти тысячу лет одиночества.

Тысяча лет.

Неужели, он пробыл здесь так долго?



Узник сделал три шага и оказался у противоположной стены. Уперся белесыми ладонями в холодную выщербленную кирпичную кладку. Приложил ухо. Где-то за стеной пел заунывную песню ветер. Ему вторили волны прибоя и чайки – единственные соседи тридцатиметровой башни-колодца.



С тихим стоном опустился на пол. Потом снова поднял голову и глянул вверх, туда, где на высоте тридцати метров от него синими глазами смотрело вниз весеннее небо. Крылья за спиной нервно дернулись. Узник горько улыбнулся – более извращенного наказания ему придумать не могли.

Тридцать метров - не такая уж большая высота, для того, у кого за спиной крылья... Огромные, сильные, белые...

Его даже не связали. Не заковали. Ему даже разрешили уйти и оставили выход. Там, высоко вверху…



…просто не оставили места, чтобы расправить крылья.



(с) Nut