В часы, когда луна стыдливо набрасывала покрывало рассвета, Дженн танцевала. Лесная поляна, окаймленная крапчатыми колоннами берез, безмолвно сносила поступь ножек, приминающих травинки. А Дженн, прикрыв глаза, танцевала, слыша необычайно прекрасную музыку иных миров.
В дни, когда Дженн не избивал отчим, это делала мать. В затхлом воздухе квартиры не растворялись все те слова, что произносились вслух. Бледные стены плавились в ауре ненависти, и жизнь, казалось, сходилась в одной точке – той, где пульсировала алым разбитая губа.
- Сука уродливая! – кричали одноклассницы вслед, а Стив - тот, кому Дженн с радостью отдала бы все, что осталось от сердца, - смеялся вместе со всеми. Ветхая серая кофта сдавалась, не желая изображать металлические латы. А тетради вновь были изодраны теми, кто знал лишь одно удовольствие – унижать слабого.
Сколько рассветов она встречала так, танцуя?
Сколько закатов не удалось разглядеть из-за слез, застилающих взгляд?
Дженн танцевала, и травинки услужливо сгинались под босыми ногами, а роса приятно холодила ступни. Дженн танцевала, отчетливо понимая, что вскоре проснется – и увидит изъеденный старостью потолок, одутловатое лицо матери, сонное безразличие будущего. Но, закрывая глаза, удавалось видеть волшебный рассвет, касающийся крон деревьев. Удавалось услышать робкое пение самых ранних птиц.
И, кажется, верить, что еще один день удастся пережить.
Всем назло.
Зато они никогда не узнают, каково это – кружиться в медленном вальсе, в розоватых лучах восходящего солнца, в ореоле собственных волос. И верить, что завтра чудо вновь будет рядом – стоит лишь протянуть руку.